Национальная культура - феномен относительно недавний. Основное условие его возможности - наличие надэтнического и надклассового пространства коммуникации. Но, коль скоро такое пространство может создаваться и поддерживаться только государством, национальная культура и национальное государство оказываются неотделимыми друг от друга. Время расцвета национальных культур совпадает со временем расцвета национальных государств. Это начало XIX - середина XX века.

В течение последней трети XX в. складываются условия, которые существенно затрудняют возможность поддержания единого коммуникационного и символического пространства. Поэтому вполне вероятно, что история подтвердит правоту Терри Иглтона, заявившего следующее: культура была в прошлом тем, что лежало в основе создания национальных государств; она же станет в будущем тем, что их разрушит.

Cуверенитет национальных государств в культурной сфере становится все более фиктивным. Однако его фиктивность не мешает государствам претендовать на него. Более того, чем более очевидна фиктивность культурного суверенитета, тем более активно выдвигаются притязания на обладание им.

National culture is relatively a recent phenomenon. The main condition of its possibility - is the presence of uber- ethnical and uber- class space of communication. But since such space can be created and maintained only by state, national culture and national state turn out to be inseparable from each other. The time of flourishing of the national cultures coincides with the time of flourishing of the national states. It is the beginning of XIX - mid. XX century.

During the third part of the XX century the conditions have been shaped, that sustainably hampered the nation states" capability of maintaining a unified symbolic space and a unified space of communication. Therefore it"s quite likely, that history confirms the rightness of Terry Eagleton, who stated that it was culture, that was the basis for creating national states in the past; and in future it will be culture, that will destroy them.

Sovereignty of the nation states in the cultural sphere is becoming more and more fictitious. However its fictitiousness doesn"t prevent states from pretending to it. Moreover, the more obvious the fictitiousness of cultural sovereignty is, the more actively they claim to possess it.

This article is concluded with author"s reflections on the struggle for cultural sovereignty in the post-Soviet context. According to his views, the positions of nationalism are as losing, as the positions of cultural imperialism.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: национальное государство, суверенитет, национальная культура, глобализация, культурный суверенитет.

KEY WORDS: nation state, sovereignty, national culture, globalization, cultural sovereignty.

Феномен «национальной культуры» как символической целостности, включающей всех жителей определенной территории, возник сравнительно недавно. Он стал результатом «национализации», которую культурное пространство Европы претерпело в эпоху модерна. Модерновое государство полагает себя как национальное государство, т.е. как политическое единство, имеющее источником своей суверенности «нацию». Последняя воображается не только как совокупность индивидов под одной юрисдикцией, но и как культурное единство. Иными словами, национальное государство предполагает совпадение политических и культурных границ. В этом совпадении - точнее, в стремлении к такому совпадению - принципиальное отличие современного государства от государства досовременного (т.е. условно, существовавшего до 1800 г.).

Для досовременных государств характерна сословная стратификация. Их население столь жестко иерархизировано, что низшие и высшие слои принадлежат разным культурам. Аристократическая культура, с одной стороны, и культура крестьянских масс - с другой, вообще не соприкасаются друг с другом на уровне повседневных практик и лишь спорадически встречаются на символическом уровне . При этом дворянская культура в значительной мере существует поверх государственных границ [Элиас 2002], тогда как культура крестьян часто оказывается локализованной в рамках той или иной провинции .

Государство эпохи модерна было, по меткому выражению Зигмунда Баумана, государством-садовником, тогда как государство предшествовавшей модерну эпохи было государством-егерем [Бауман 1987, 51-67]. Как егерь лишь следит за происходящим в лесу, так и домодерновое государство минимально вмешивалось в сферу, которую мы сегодня назвали бы культурной жизнью. Садовник же занимается не только культивированием желательных растений, но и выкорчевыванием нежелательных. Отсюда проистекают две важных особенности модернового государства: (1) ассимиляционистское давление на культуры «меньшинств» и (2) относительно гармоничное сосуществование государства и рынка - усилий государства по поддержанию определенного культурного стандарта, с одной стороны, и активности участников культурных обменов - с другой.

В эпоху модерна развитие этнических и региональных культур блокируется. Местные культуры (от провансальской во Франции до украинской в России) не рассматриваются как достойные имени «культура». От выходцев из этих культурных ареалов ожидается ассимиляция в господствующей - «национальной», т.е. поощряемой государством - культуре.

Низшим классам отказывают в обладании культурой. Собственно культурой считается лишь тот культурный образец, который производится и потребляется элитами. «Народная культура» в этих условиях - противоречие в определении. Нормативная дихотомия «высокой» и «массовой» культуры (первая как воплощение качества, вторая - как воплощение суррогатности и низкопробности) не случайно дожила до середины XX века .

Государству эпохи, наступившей приблизительно четыре десятилетия назад все с большим трудом удается выступать в роли садовника. Почему?

Во-первых , потому что по мере формирования всемирного культурного рынка возникает запрос на различие . В результате на сцену выходят игроки, прежде не имевшие шансов быть замеченными. Голоса меньшинств уже нельзя заглушить. Более того, принадлежность меньшинству становится ценностью, а значит - культурным ресурсом.

Прежние оппоненты национальных государств - и национальных культур - получают в свое распоряжение новые возможности. То, что прежде ассоциировалось с отсталостью, недостаточной модернизированностью, реакционностью и т.д., приобретает флер прогрессивности и респектабельности. Коль скоро есть спрос на различие, а носители такого запроса рассредоточены по всему миру, предложение различия тоже становится глобальным.

Бретонская культура во Франции, баскская культура в Испании, шотландская культура в Великобритании, татарская культура в России, тибетская культура в Китае, культуры индейцев в Северной Америке и т.д. Все эти случаи специфичны, но их общая черта - сохранение этнического своеобразия (на уровне языка, религиозных практик или хотя бы жизненного стиля) вопреки ассимиляционному давлению со стороны государства. Причем к сохранению такого своеобразия этнические меньшинства побуждаются не только внутренними, но и внешними мотивами (симпатиями иностранцев - потенциальных спонсоров или хотя бы туристов).

Случаи, о которых шла речь выше, иллюстрируют этническое противостояние культурным проектам национальных государств. Но не меньшее (пожалуй, даже большее) значение в этой связи имеет вызов, бросаемый национальным проектам со стороны регионов . Пример регионального противодействия гомогенизации - «областничество» в современной Испании. Каталонцы в наши дни не менее энергично настаивают на своей отличности от жителей остальной Испании, чем полвека назад, когда употребление каталанского языка было запрещено. Сегодня каталанский язык - второй государственный на территории Каталонии, наряду с испанским (который здесь называют не иначе, как «кастильский»). В Каталонии предпочитают другую кухню, чем в остальных частях Испании, национальным танцем считают сарда, а не фламенко, а бой быков, без которого немыслима идентичность мадридцев, здесь с недавних пор запрещен.

Другая иллюстрация регионального вызова национальной культуре - «Северная Лига» в Италии. Для протагонистов этого движения далеко не очевидно, что Италия - одна страна, с одним историческим и культурным прошлым и с одним политическим будущим. В идеологии этого движения важную роль играет миф об особом происхождении северян. Они, как предполагается, ведут свою родословную от кельтов (и, будучи наследниками уникальной кельтской культуры, несут в себе особую кельтскую ментальность), чем не могут похвастаться жители итальянского юга [Шнирельман 2007, 452-485].

Феномен, получивший название «новый регионализм», не обязательно предполагает пересмотр существующих политических границ. Регионалы, как правило, далеки от сепаратизма. Но они ставят под вопрос существующие символические границы. Именно регион, а не государство, частью которого этот регион является, выступает как бренд в глобальных символических обменах. Пример - рекламные ролики на всемирных телеканалах (таких, как CNN и BBC), приглашающие инвесторов вкладывать капиталы в Татарстан. Текст повествует о гармонии древних традиций и динамизма сегодняшней жизни, а визуальный ряд ненавязчиво предлагает насладиться минаретами Казанских мечетей и прыжком Елены Исинбаевой. Сходным образом строится бренд Шотландии и Баварии, Рурской области и Калмыкии. В их самопрезентациях потенциальному инвестору ни разу не упоминается национальное государство, под юрисдикцией которого они находятся. Локальное адресуется к глобальному, минуя опосредование национального .

Во-вторых , способность государств контролировать воспроизводство на своей территории одного - принимаемого за «национальный» - культурного образца, сильно ослабляется под влиянием международных миграций.

Миллионы выходцев из «третьего мира», перебравшихся на постоянное место жительство в страны Западной Европы и Северной Америки, вносят существенный вклад в изменение культурного ландшафта этих стран. Под воздействием иммиграционных процессов меняется структура спроса и структура предложения в сфере материальной культуры.

Между прочим эти спрос и предложение формируются не только и не столько благодаря присутствию иммигрантов, сколько благодаря новым культурным потребностям местных жителей. Средние классы в западных городах активно потребляют незападные культурные продукты. Арабские кофейни и турецкие чайные, курение кальяна, мясные лавки, предлагающие халяльное мясо, китайский фастфуд, центры восточной медицины, студии танца живота (а также «латино»), парикмахерские, делающие прически «афростайл», закусочные и рестораны восточной, африканской и латиноамериканской кухни - вот лишь самые явные приметы изменений в бытовой культуре.

Под влиянием иммиграции трансформируется и художественная («духовная») культура принимающих стран. Выходцы из мигрантской среды, становясь режиссерами, сценаристами, продюсерами, писателями, композиторами, создают произведения, которые в эстетическом и мировоззренческом отношении выходят за пределы европоцентричной картины мира.

В-третьих , в культурной сфере начинают действовать агенты, не привязанные к национальной территории - транснациональные корпорации. Их деятельность ведет к тому, что посредничество государства между индивидом как потребителем культурных продуктов, с одной стороны, и производителями этих продуктов - с другой, перестает быть необходимым.

Это влечет за собой сдвиг в культурной лояльности граждан. Раньше лояльность индивидов почти автоматически адресовалась символическому и коммуникационному пространству, рамки которого задавались национальным государством. Теперь этот автоматизм нарушен. Объектами культурной лояльности становятся знаково-символические целостности и коммуникационные пространства, границы которых пересекают границы национальных государств .

Радикальный сдвиг в сознании, о котором идет речь, можно описать и в других терминах, а именно: происходит усложнение механизмов идентификации. На протяжении более полутора столетий (с первой трети XIX до середины XX в.) воображаемым сообществом, с которым идентифицируют себя индивиды, выступает нация. Национальная идентичность индивидов сосуществует с профессиональной, гендерной, религиозной, региональной и т.д. С завершением модерна завершился и период доминирования «националистического» способа ментального картографирования мира. Это обусловило появление сообществ идентичности [Кастельс 2000], плохо совместимых с национальной идентичностью.

Скептики возразят, что такие сообщества существовали с момента возникновения национальных государств (например, члены религиозных меньшинств неохотно идентифицировали себя с той или иной нацией). Это верно. Но с развитием современных информационных технологий консолидация подобных сообществ приобретает новое качество. Благодаря Интернету и другим формам электронной коммуникации сообщества идентичности, альтернативные нациям, получают возможность рекрутировать своих членов независимо от территориально-государственной принадлежности. Кроме того, происходит умножение сообществ идентичности [Кастельс 1997]. (Они формируются как на религиозной, так и на идеологической и/или жизненно-стилистической основе (экологизм, феминизм, пацифизм, анархизм, международное правозащитное движение и т.д.).

В эпоху модерн ресурсы Государства сопоставимы с ресурсами Рынка. Коль скоро рынок действует в национальных масштабах, он не бросает вызова государству. Агенты культурных обменов не стремятся выйти за границы нации-государства. Если такой выход и случается, это не ставит под угрозу возможности государства задавать культурную норму.

То, что мы наблюдаем с окончанием модерна, - явное и острое противоречие между официальными институтами культурного (вос)производства, с одной стороны, и рыночными институтами - с другой.

Определенная асимметрия между императивами рынка и императивами общественного блага сопровождала государства с момента формирования капитализма. Государство по определению должно следовать принципу социальной ответственности, а значит - ограничивать коммерсантов, действующих в культурной сфере (принимать и осуществлять законодательство, запрещающее порнографию и пропаганду насилия и т.п.). В то же время, коль скоро государство провозглашает свою приверженность ценностям «рыночной демократии», ему приходится мириться с коммерциализацией культуры, а значит, с тем обстоятельством, что агенты культурного производства и распределения руководствуются в своей деятельности только одним мотивом - мотивом прибыли. На практике же это равносильно массовому распространению продукции, тематизирующей секс и насилие [Раймонд 1995,102-108].

Разумеется, эта асимметрия существует не первое десятилетие. Однако в наши дни она становится гораздо более заметной. Если прежде государство располагало более или менее эффективными инструментами контроля над культурной сферой в пределах собственных границ, то в эпоху «информационализма» возможности такого контроля ощутимо уменьшились.

Впрочем, на коллизию «(национальное) государство vs. (транснациональный) рынок» не следует смотреть исключительно сквозь призму культурной деградации. Появление глобального культурного рынка несет с собой и нечто позитивное. ТНК, занимающиеся шоу-бизнесом, способствуют тому, что в коммерческом пространстве появляются ниши для произведений, изначально не рассчитанных на коммерческий успех. Дело в том, что произведения, некоммерческие по своему замыслу, тоже могут неплохо продаваться. На них существует спрос, и дистрибьюторы, занимающиеся обнаружением (и формированием!) такого спроса во всемирном масштабе, занимаются вполне благородным делом. Если бы не серия «Другое кино» (европейский аналог этой серии - «Art house») на видео и DVD, российская аудитория никогда бы не посмотрела десятки киношедевров. Если бы не лейбл Питера Габриеля "Real World", мировая аудитория никогда бы не услышала сотни произведений «этнической музыки» (world music).

Вот как выглядит, к примеру, стратегия звукозаписывающих концернов, занимающихся продажей «этнической музыки». Если некий этнический коллектив или отдельный исполнитель имеет шанс снискать любовь глобальной аудитории, ему придают необходимый глянец, после чего следует массированная рекламная кампания и, в случае успеха, огромные тиражи дисков. Если же такой коллектив или исполнитель слишком специфичен и вряд ли будет воспринят мировой публикой, то упор делается на его оригинальность. Соответственно, усиливаются его «этнические» черты, а сам продукт адресуется той или иной национальной аудитории.

Конечно, суверенитет государства в культурной сфере всегда был в большой мере фиктивен. Ни одно государство модерна не было в состоянии полностью оградить свою территорию от проникновения на нее знаков и символов, произведенных за ее пределами. И, тем не менее, в распоряжении государства вплоть до недавнего времени имелись ресурсы, позволявшие управлять идентичностями своих граждан.

Эти ресурсы заметно истощились в течение последней трети XX в. Распространение современных технологий в сфере транспорта и СМИ сделали межгосударственные границы пористыми. Спутниковое и кабельное телевидение, а затем Интернет положили конец монополии государства в сфере распределения культурных продуктов на его территории.

Таким образом, если суверенитет - это независимость в принятии решений, то от культурного суверенитета государств в начале XXI столетия остались разве что воспоминания. Однако фиктивность культурного суверенитета не препятствует реальным притязаниям на обладание им .

На мой взгляд, происходящее в наши дни можно назвать стилизацией суверенности . Чем она обусловлена? Как ни странно, логикой того процесса, который мы, за неимением более подходящего выражения, называем глобализацией.

Один вдумчивый автор обратил внимание, что сущность «глобализации» заключается именно в глобализации культурных обменов [Уотерс 2002]. Ведь что мы имеем в виду, говоря о глобализации? То, что совершающиеся в разных сферах обмены становятся всемирными. Однако, строго говоря, ни в экономической, ни в политической сфере этого не происходит. Всемирный характер приобретают лишь обмены в сфере культуры. Как подмечает М. Уотерс, «экономические обмены локализуются, политические - интернационализируются, культурные обмены глобализируются». [Уотерс 2002, 20].

Впрочем, к делу можно подойти иначе, а именно: уйти от жесткого разделения трех сфер общественной жизни и сосредоточиться на их взаимном проникновении. Так поступает Рональд Робертсон, настаивающий на том, что сегодня происходит «культурализация» общества на всех уровнях [Робертсон 1992]. Иными словами, содержание процесса, именуемого глобализацией, заключается в том, что культура начинает пронизывать собой и экономику, и политику. В качестве примера можно взять соревнование японских и немецких автомобильных производителей. Вопрос о том, чьи машины окажутся более востребованными на мировом рынке, есть вопрос бренда . Это значит, что ответ на него лежит в знаково-символической - то есть в культурной - плоскости, а не в плоскости технической или финансовой. При полном равенстве в том, что касается соотношения цены и качества, побеждает тот, чей «имидж» в глазах покупателя окажется более привлекательным.

Притязания на культурный суверенитет, выдвигаемые постсоветскими государствами, вызывают разные реакции. Многие (особенно те, кто наблюдает за ними из России) находят эти притязания безосновательными. При этом обычно отмечают скромные ресурсы, находящиеся в распоряжении новых претендентов на суверенитет. Культурное наследие и культурные символы, которые элиты постсоветских государств хотели бы использовать как национальные, на поверку оказываются частью более широкого цивилизационного ареала. Скажем, тюркского в узбекском случае или иранского в таджикском. Тамерлан не был узбеком, как бы того ни хотелось современному руководству в Ташкенте, а Фирдоуси писал на фарси, а не на таджикском языке. Чингиз Айтматов, составляющий гордость Кыргызстана, слишком тесно связан с советской культурой, чтобы его можно бы без обиняков считать киргизским писателем. Кроме того, российских наблюдателей озадачивает некая избыточность усилий по культурной суверенизации. Многие мероприятия, проводимые руководством бывших советских республик, явно контрпродуктивны с точки зрения raison d"etat . Переводить на государственный язык огромное количество литературы, доступной по-русски (от художественной до экономической и юридической) - чрезвычайно затратное дело. И ответственные государственные мужи могли бы пустить эти деньги на более насущные нужды. Вытеснять русский язык из публичной сферы - занятие не только хлопотное (учитывая сопротивление русскоязычной части населения и недовольство официальной Москвы), но и вредное. Русский язык для большинства людей, здесь живущих, - окно в мировую культуру.

Тем не менее, при всей кажущейся иррациональности подобных усилий, они вполне рациональны. Приведу три аргумента в пользу такого утверждения. Во-первых, современная мировая политическая система устроена как система государств. Государства рассматриваются как суверенные единицы - как средоточия власти, или «властные вместилища». Обладание культурной властью здесь подразумевается так же, как обладание властью военно-политической и экономической. Поэтому позиционирование себя в качестве (гомогенной) нации - вполне оправданная стратегия для государств. Она дает им шанс улучшить свои позиции в глобальной конкуренции. Либо вы представляете собой автономное культурно-политическое целое и заставляете считаться с собой как с таким целым, либо на вас смотрят как на не-вполне-государство. Во-вторых, в этих усилиях просматривается стремление к самоутверждению и, если угодно, реваншу. Элиты сегодняшних новых независимых государств, два десятилетия назад входивших в состав СССР, готовы на многое, чтобы доказать «старшему брату» свою состоятельность - пусть и со свойственными подростку перехлестами. Наконец, в-третьих, не забудем о необычайной популярности, которую приобрел, начиная с 70-х годов, дискурс «постколониализма». Было бы удивительно, если бы новые суверены не воспользовались возможностью в него вписаться и представить свое нахождение внутри Российской империи и Советского Союза в качестве томления в «тюрьме народов». Иными словами, выдвигая притязания на восстановление поруганной аутентичности, постсоветские государства всего лишь играют по тем правилам, которые задаются «глобальным сообществом» . Их национализм есть не что иное, как подчинение транснациональным политическим императивам.

Поэтому вряд ли стоит впадать в другую крайность и пытаться дезавуировать их стремление к суверенности (культурной в том числе). На мой взгляд, культурный империализм - столь же проигрышная позиция, сколь и культурный национализм. Национализм выпячивает различия. Империализм их не замечает. Национализм от лица малых культур излишне усердствует по части суверенности (автономности, независимости, аутентичности). Империализм - а, по сути, национализм от лица Большой культуры - отказывает малым культурам в признании.

Литература

Бауман 1987 - Bauman Z. Gamekeepers turned gardeners // Bauman Z. Legislators and Interpreters. On Modernity, Post-Modernity and Intellectuals. Cambridge: Polity Press, 1987.

Геллнер 1991- Геллнер Э . Нации и национализм. - М.: Прогресс, 1991.

Кастельс 1997 - Castells M. The Power of Identity. Oxford: Blackwell Publishers, 1997.

Кастельс 2000 - Кастельс М . Информационная эпоха. Экономика, общество и культура. М.: ГУ ВШЭ, 2000.

Кожановский 2007- Кожановский А.Н. Испанский случай: этнические волны и региональные утесы // Национализм в мировой истории. Под ред. В.А. Тишкова и В.А. Шнирельмана. - М.: Наука, 2007

Раймонд 1995 - Raymond Williams . The Sociology of Culture. With a new Foreword by Bruce Robbins. The University of Chicago Press, 1995.

Робертсон 1992 - Robertson R. Globalization: Social Theory and Global Culture. L.: Sage, 1992.

Уотерс 2002 - Waters M . Globalization. L., NY: Routledge, 2002.

Шнирельман 2007 - Шнирельман В.А. Единая Европа и соблазн кельтского мифа // Национализм в мировой истории. Под ред. В.А. Тишкова и В.А.Шнирельмана. - М.: Наука, 2007.

Шульце 1994 - Schulze H. Staat und Nation in der Europaeischen Geschichte. Muenchen: Beck, 1994.

Элиас 2002 - Элиас Н. Придворное общество. М.: Языки славянской культуры, 2002.

Примечания

Возможность их встречи обеспечивается только символами конфессии и династии. О до-модерновых обществах как совокупности взаимно изолированных культурных сегментов см.: [Геллнер, 1991].

О культурной разнородности (включая языковую) населения европейских государств в до-современную эпоху см.: [Шульце 1994].

Относительно России здесь нужна оговорка: поскольку российские элиты позиционировали страну как империю, а не как национальное государство, они долгое время не стремились к культурной гомогенизации этнически пестрого населения. Однако процессы русификации, начавшиеся при Александре III, протекали в русле той же политики ассимиляции, которую проводили национальные государства Западной Европы.

Теоретическая ревизия этого общепринятого разделения предпринимается в 1960-е. Пионерами здесь были социологи Бирмингемской школы, которые вместо термина mass culture стали использовать термин popular culture и пытались продемонстрировать, что водораздел между этой культурой и культурой буржуазии пролегает не по линии качества, а по линии отношения к капитализму и эксплуатации человека человеком.

В конце 1970-х-начале 1980-х для обозначения этой эпохи использовался термин «постмодерн», в 1990-е он был вытеснен термином «глобализация».

Настаивание на каталонской специфике есть проявление именно регионального, а не этнического самосознания. Точно так же обстоит дело и в других областях Испании. Население той или иной области идентифицирует себя именно с областью, а не с этнической группой. Так, жители Арагона, Валенсии и Балеарских островов, несмотря на то, что говорят на каталанском языке, считают себя, соответственно, арагонцами, валенсийцами и балеарцами, а вовсе не каталонцами, как можно было бы предположить, исходя из привычной нам этноцентричной схемы. См.: [Кожановский 2007] .

Нет нужды делать специальное пояснение о том, что у государств типа Гватемалы, с одной стороны, и типа Соединенных штатов, с другой - разные ресурсы воздействия на идентичность своих граждан.

Информационный суверенитет - это право государства самостоятельно формировать информационную политику, распоряжаться информационными потоками, обеспечивать информационную безопасность независимо от внешнего влияния. Информационный суверенитет включает в себя любые компоненты, связанные с информационной сферой государства.

Энциклопедичный YouTube

• 1 / 5

  Термин происходит от понятий «суверенитет» и «суверенное государство ». Традиционное значение суверенитета - «superanus» на латыни и «souverainete» на французском - верховная власть . В юридическом словаре государственный суверенитет определяется как "высшая власть в процессе принятия решений государством и в поддержании порядка" . Руководитель управления Федеральной службы по техническому и экспортному контролю М.М. Кучерявый приводит следующее определение: «информационный суверенитет – это верховенство и независимость государственной власти при формировании и реализации информационной политики в национальном сегменте и глобальном информационном пространстве » .

  Д.Г. Артамонов под информационным суверенитетом понимает сочетание контроля государства над своей информационной сферой и защитой её от угроз, таких как информационные войны и кибератаки .

  Характеристики

  Информационный суверенитет включает в себя два аспекта: технический и идеологический. К техническому относятся: собственные социальные сети , поисковики , национальное программное обеспечение , национальная электронная платёжная система и т. д. Идеологический аспект подразумевает наличие официальной идеологии или национальной идеи, высокого уровня популярной массовой культуры , развитой системы пропаганды , а также усовершенствованного законодательства в области информации. .

  Информационный суверенитет нужен государству, намеренному проводить собственную, независимую от международного сообщества информационную политику . Тем не менее он не предоставляет государству полную независимость . Действия акторов в информационном пространстве должны, по крайней мере, соответствовать нормам международного права . Следует учитывать тот факт, что связь информации и территориальных границ становится всё более размытой с расширением виртуального пространства . Несмотря на то, что границы информационного пространства государства определяются законодательством , в нормах права всё ещё превалирует территориальная привязка .

  Виды

  Информационный суверенитет фактически можно разделить на две категории:

  Влияние технологий на информационный суверенитет

  Роберт МакЧесни, профессор университета Иллинойса, считает, что в условиях информационной глобализации государство может получить права и возможности для более эффективного развития своих информационных технологий и промышленности, и обмена информационными ресурсами с другими государствами только при готовности «пожертвовать» частью своего информационного суверенитета, к примеру, правом абсолютного контроля над поступающей информацией .

  Вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что, хотя страны в значительной степени заинтересованы в предоставлении доступа к услугам иностранных интернет-гигантов, этот интерес будет противоречить интересам обеспечения независимости . Таким образом, государства, не доверяющие стране-производителю интернет-услуги, имеют более веские основания для блокирования доступа к этой услуге или, по крайней мере, для поощрения или разработки альтернатив. Следствие этому является решение ряда стран ограничивать импорт оборудования, опасаясь, что аппаратные средства будут использоваться для сбора разведывательной информации страной-производителем .

  Культурный суверенитет

  Элементом информационного суверенитета выступает культурный суверенитет. Китайский ученый Ван Хунин считает, что культурный суверенитет – это право и возможность противостоять внешнему влиянию, развивать и сохранять национальную культуру

  Концепция культурного суверенитета была продуктом времен «холодной войны» , и её позитивное значение представляло интерес тех стран, которые были менее развиты в медиа-мощи, и находились в худшем положении в структуре глобальной коммуникации. Внешнее доминирование над медиа проходит по двум направлениям:

  1. Контроль над деятельностью СМИ иностранными державами.
  2. Внешний контроль над содержанием программ.

  В широком смысле коммуникация любой информации может считаться культурной. Даже научная или техническая информация содержит определенный элемент ценностей, образа жизни или идей об управлении и администрации и т.д. Тем не менее, культурная коммуникация обычно относится к распространению более конкретных медиа-продуктов, таких, как голливудские фильмы, поп-музыка , MTV, радио и телевизионные программы, новости CNN и т. д. Культурная коммуникация по существу является распространением ценностей. Она влияет и даже формирует образ жизни и идеологию получателей. Информационный суверенитет должен включать в себя право на развитие и укрепление национальной культуры и самобытности посредством внутренней и международной коммуникации .

  Критика

  Информационный суверенитет является «открытой» концепцией, эволюционирующей по ходу истории. Согласно мнению профессора Гонга в условиях глобализации , когда интернет и другие новые технологии меняют способы коммуникации, а эпоха после «холодной войны» создала новые формы политических, культурных и идеологических моделей, информационный суверенитет, как концепция, уже не отвечает современным реалиям, и требует пересмотра.

  Как упоминалось ранее, информационный суверенитет включает в себя независимое право на производство и использование информации без какого-либо внешнего вмешательства, однако характерной чертой глобальной коммуникации, поощряемой транснациональными корпорациями , является преодоление барьера национальных границ. Сегодня «высшая власть» государства над информацией ставится под сомнение, в частности, транснациональными корпорациями, и традиционная концепция информационного суверенитета фактически теряет свой смысл. Государства, желая укрепить свой информационный суверенитет, увеличивают контроль над интернетом , разрабатывают новые механизмы контроля информационной среды, тем самым ограничивая свободу слова . В то же самое время оно бывает вынуждено пойти на необходимые компромиссы в обмен на право оставаться в рамках глобальной информационной системы . В связи с этим информационный суверенитет можно рассматривать как относительную власть На русском языке

  • Артамонов Д.С. Информационный суверенитет, теоретический аспект // Материалы VIII Международного Конституционного Форума, посвященного 80-летию Саратовской области. – 2017. – стр.16-20.
  • Беленков Д.В., Гюлазян П.А., Мазлумян Д.Э. Информационный суверенитет России и Европейского Союза, информационная политика и информационное противоборство: сущность и содержание // Международный студенческий научный вестник. – 2018. – № 5. – (дата обращения: 31.10.2018).
  • Зорина Е. Г. Информационный суверенитет современного государства и основные инструменты его обеспечения // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Социология. Политология. – 2017. – Т. 17, вып. 3. – С. 345–348.
  • Кучерявый М. М. Государственная политика информационного суверенитета России в условиях современного глобального мира // Управленческое консультирование. – 2014. – Вып. 9 (69). – С. 12.

  На английском языке

  • Bayefsky, Anne F. Cultural Sovereignty, Relativism, and International Human Rights: New Excuses for Old Strategies. – 02 August 2007.
  • Fox JR, Dictionary of International and Comparative Law. – Oceana Publications Inc, 3d edn. – 2003. – 370 p.
  • Gong, Wenxiang. Information Sovereignty Reviewed // Peking University. Intercultural Communication studies XIV: 1 – 2005.
  • McChesney, R.W. Rich Media, Poor Democracy: Communication Politics in Dubious Times. – New York: The New Press. – 2000. – 462 p. – ISBN 1565846346 .
  • Nordenstreng, Kaarle & Schiller, Herbert I., eds. National Sovereignty and International Communication. – New Jersey: Ablex Publishing Co. – 1979. – 304 p.
  • Polčák, Radim, Svantesson Dan Jerker B. Information Sovereignty, Data Privacy, Sovereign Powers and the Rule of Law – Northampton, MA: Edward Elgar, – 2017. – 288 p. – ISBN 9781786439222 .
  • Price, E. Monroe. Media and Sovereignty: The Global Information Revolution and Its Challenge to State Power. – The MIT Press. – 2004. – 352 p. – ISBN 0262162113 .
  • Schiller, Herbert I., Communication and Cultural Dominance. – NY: International Arts and Sciences Press. – 1976. – 127 p. – ISBN 0873320794 .
  • Wang, Huning. Cultural Expansion and Cultural Sovereignty: the Challenge to the Concept of Sovereignty // Journal of Fudan University. Vol. 3. – 1994.

  Сергей Черняховский

  Культура, история, историческая память - это всегда пространство информационной и смысловой конкуренции национально-государственных, социально-экономических и социально-политических систем. Пространство борьбы за сохранение историко-идентификационного, политико-экономического и культурного суверенитета.

  В этом отношении главой задачей государственной политики в сфере культуры и искусства является сохранение и защита культурного суверенитета страны.

  Культурный суверенитет страны включает в себя:

  · право страны и ее народа руководствоваться теми образцами, ценностями и нормами поведения, которые выработаны в ходе их истории, признаются и принимаются ее народом. Принятие или непринятие народом тех или иных образцов, норм и ценностей важнее признания или непризнания их внешними для данной страны субъектами;

  · право страны и ее народа противодействовать распространению информационной продукции, угрожающей историко-культурной самоидентификации общества, значимым для него образцам поведения, ценностям, этическим, эстетическим и бытовым нормам;

  · право народа и граждан, право и обязанность государства не допускать использования сферы культуры для нанесения ущерба национальному государственно-политическому суверенитету и территориальной целостности страны.

  В современных условиях культурный суверенитет страны сталкивается как с объективными, так и с субъективными угрозами.

  К числу первых относятся: распространение поведенческих образцов "общества потребления", утверждающие в качестве главной ценности существования человека его растущее потребление; "массовая культура", сводящая высокие культурные образцы к их примитивному восприятию; квазицивилизация "постмодерна", отрицающего единство законов мира, объективность истины, этических и эстетических категорий и утверждающего моральный и ценностный релятивизм.

  В совокупности они угрожают ценностным основаниям культуры России, отечественной ментальности, равно как и основным ценностям классической мировой и европейской цивилизации.

  К числу субъективных угроз относится информационная агрессия геополитических конкурентов России, направленная как на разрушение отечественной историко-культурной и государственно-политической самоидентификации, так и на использование культуры для дискредитации и разрушения уже и политического суверенитета России.

  Эти угрозы должны быть устранены, а информационная агрессия отражена.

  Основой противодействия угрозам культурному суверенитету страны является создание "массовой культуры высоких образцов": основанное на целенаправленной государственной поддержке устранение разрыва между высшими достижениями культуры и повседневной жизнью масс путем поднятия последних до уровня высоких достижений культуры.

  Одной из центральных задач в этом направлении является устранение данного разрыва в его следующих срезах: по региональному признаку; по социальному признаку; по профессиональной принадлежности учебного заведения.

  Создание системы защиты культурного суверенитета страны включает в себя следующие основные моменты:

  · признание факта этой агрессии и угрозы культурному суверенитету страны;

  · создание системы отслеживания и анализа распространения волн этой агрессии и ее основных направлений;

  · устранение разрыва между повседневным уровнем бытовой культуры и имеющимся в стране культурным потенциалом, соединение повседневной жизни человека с ресурсами национальной культуры;

  · осуществление своего рода "второй культурной революции" - культурного ликбеза в стране. Информационная агрессия апеллирует к примитивному восприятию, повторяемости ярких, но упрощенных культурных образцов - и оказывается бессильна там, где ей противостоят укоренившаяся в традиции национальная культура и высокие образцы искусства, обращающиеся к сущностным началам в человеке;

  · деунификация системы образования в гуманитарной и творческой сферах, подготовка кадров высшей квалификации в области культуры и искусства, несущих начало увлекающего людей творческого горения и хорошего вкуса, способных сделать доступными и воспринимаемыми высокие образцы искусства;

  · обеспечение повседневной доступности ресурсов культуры для каждого человека.

  И главное - всю сферу культуры и все культурную жизнь общества необходимо насытить пониманием может быть главного тезиса: человек тем отличается от животного, что имеет в себе смыслы и ценности большие, чем его собственно физиологическое существование.

  Суверенность - это самозначимость и независимость. Право страны самой определять смыслы своего развития, свои ценности и те определяющие идентификацию общественные этические нормы, образцы поведения, которые делают данную страну самой собой.

  Никто не станет спорить, что современный мир развивается в условиях конкуренции - в том числе конкуренции за успех, за ресурсы, за возможность оказывать влияние на определение правил и норм поведения в современном мире. Каждая из конкурирующих сторон старается добиться признания тех норм и правил, которые наиболее раскрывают ее конкурентные преимущества.

  Но не существует априорно общепринятых норм: если они и появляются, то только в результате признания их таковыми разными сторонами. Даже ценность человеческой жизни будет восприниматься по-разному в разных странах и разных цивилизациях.

  Россия, бесспорно, является страной европейской культуры и европейской цивилизации. Проблема том, что не всегда расположенные западнее ее границ государства имеют сегодня отношение к классическим ценностям Европы - не только христианским, но и античным, не говоря уже о наследии эпохи Возрождения.

  Российское государство вступает в свою "культурную борьбу" и, ведя ее, защищает не только нашу национальную самоидентификацию и культурный суверенитет страны, но и остатки собственно европейской культуры, носителем и хранителем которой сегодня остается Россия.

  Новая политика 5.06.2014

  
  Количество показов: 2092
  Рейтинг: 3.1

  Клебанов Лев, старший научный сотрудник Института государства и права РАН, кандидат юридических наук, доцент.

  В ближайшее десятилетие первичным условием конкурентоспособности любого общества станет сохранение общественной идентичности. Особую роль будет играть совершенствование и поддержание устойчивой системы общественных ценностей, действенно мотивирующих общество к достижению успеха в глобальной конкуренции. Общество, не осознающее себя как обособленная целостность, участвующая в жестокой конкуренции, равно как и общество, система мотивации которого не ориентирована на коллективный успех, обречено на поражение и разрушение <1>. Иными словами, потеря национальной идентичности влечет утрату страной способности позиционировать себя как суверенное государство в современном мире и отстаивать собственные интересы.

  <1> См.: Делягин М. Глобальные требования к России // Наш современник. 2004. N 2. С. 192.

  Нельзя не согласиться с мнением о том, что любая культура имеет среди прочего функцию защиты и сохранения национально-государственной идентичности. Подрыв суверенитета начинается не с отказа от ядерного оружия и не с перехода под контроль других государств или военных блоков границ, стратегических аэродромов или газотранспортной системы, а именно с контроля над идентичностью и культурой как важным генератором идентичности <2>. В таких условиях особую значимость приобретает культурный суверенитет страны и его охрана.

  <2> См.: Окара А. "Культурный суверенитет" нации в эпоху постмодернизма, или Как перекодировать "локальную" культуру // Зеркало недели. Человек. 2007. N 42. 11 - 18 ноября.

  Если говорить о понятии суверенитета в целом, то следует заметить, что в литературе насчитывается несколько его видов. Самый распространенный из них - государственный суверенитет, под которым понимается верховенство государственной власти внутри страны и ее независимость во внешней сфере. Кроме того, конституционное право оперирует еще двумя видами суверенитета, такими как национальный суверенитет и народный суверенитет <3>.

  <3> См.: Большой юридический словарь / Под ред. А.Я. Сухарева. 3-е изд. М.: Инфра-М, 2006. С. 727.

  Наряду с упомянутыми выделяются также экономический, правовой, технологический, продовольственный, налоговый, потребительский, ресурсный суверенитеты. Культурный суверенитет тоже рассматривается в виде самостоятельной категории и понимается некоторыми авторами как способность отстаивать, пропагандировать, распространять на другие страны и регионы свои культурные ценности и влияние в сфере культуры, создавать положительный имидж нации и стимулы к взаимообменам <4>.

  <4> См.: Глущенко В.В. Право как инструмент снижения инвестиционных рисков национальной экономики в условиях глобализации // Законодательство и экономика. 2006. N 9.

  Всякий суверенитет подразумевает под собой внешний и внутренний аспекты.

  Внешним аспектом культурного суверенитета России является независимость культурной политики с другими государствами, международными и иностранными организациями, а также с иностранными гражданами; способность (как сказано выше) распространять культурные ценности при международных отношениях и обеспечивать неприкосновенность культурных ценностей в таких отношениях.

  Внутренним аспектом культурного суверенитета России является верховенство культурной политики государства внутри страны, защита культурных устоев и обеспечение неприкосновенности культурных ценностей.

  Суть культурного суверенитета заключается в реализации конституционного права граждан на доступ к культурным ценностям и в конституционной обязанности каждого заботиться о сохранении культурных ценностей, беречь их, а также в реализации прав Российской Федерации и ее многонационального народа на сохранение и развитие своей культурно-национальной самобытности, защиту, восстановление и сохранение историко-культурной среды обитания без какого-либо вмешательства извне.

  Мы отдаем себе отчет в том, что вышеназванные характеристики никоим образом не являются "истиной в последней инстанции". Однако, как представляется, они дают возможность составить общее представление о культурном суверенитете, тем более что данное понятие не имеет единообразного понимания. Отчасти это можно объяснить мультивариантностью значений слова "культура". Как отмечает А.П. Семитко, "...в философской литературе насчитывается свыше 500 определений понятия "культура" и число их постоянно растет" <5>. По поводу сложности уяснения данного понятия немецкий философ И. Гердер указывал: "Нет ничего менее определенного, чем это слово - "культура"..." <6>.

  <5> См.: Семитко А.П. Правовая культура социалистического общества: сущность, противоречия, прогресс. Свердловск, 1990. С. 12.
  <6> См.: Гердер И. Идеи к истории философии человечества. М., 1977. С. 6 - 7.

  Значение культурного суверенитета трудно переоценить, особенно в нынешнее время. Известно, что наступивший век характеризуется строительством нового глобального общества и доминированием процесса глобализации. Одна из особенностей этого процесса заключается в унификации культур различных народов в один "плавильный котел" и образовании наднационального культурного континуума. По мнению ряда исследователей, появление глобальной культуры, имеющей объективный характер, может внести позитивный вклад в развитие творчества, способствовать обогащению различных культур в процессе их взаимодействия, формированию глобальных рынков для обмена культурной продукцией, вызвать впечатляющие изменения в культурном пространстве, которые происходят под влиянием изменений в таких секторах, как радио, кино, телевидение, всемирная сеть Интернет <7>. В то же время они справедливо, по нашему мнению, предостерегают от идиллического восприятия глобализации, которая способна привести к общественной нестабильности и нанести ущерб национальным и этническим культурам. Глобализация среди прочего сопровождается кризисом базовых ценностей: выраженной тенденцией постепенного разрушения семьи, усиления влияния антикультуры и массовой культуры, характеризующихся прежде всего духовным оскудением <8>.

  <7> См.: Богатырева Т. Глобализация и императивы культурной политики современной России // http://www.viperson.ru.
  <8> См.: Богатырева Т. Указ. соч.; Азроянц Э. Глобализация: катастрофа или путь к развитию? М.: Новый век, 2002. С. 332 - 333.

  Следует отметить, что всякий культурный суверенитет основывается на культурных ценностях, их защите, надлежащем использовании, хранении и преумножении. Питирим Сорокин отмечал, что именно ценность служит основой и фундаментом всякой культуры <9>. Следовательно, основой культурного суверенитета будут культурные ценности.

  <9> См.: Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 429.

  Значение культурных ценностей поистине уникально и многогранно. Они играют определяющую во многом роль при воспитании патриотизма и гражданской позиции; позволяют изучить и осознать тысячелетнюю историю России и ее народов; приобщают людей к пониманию выдающихся достижений мирового и отечественного художественного искусства; помогают сохранить самобытность и духовную неповторимость народов России в эпоху глобализации и не допустить культурной ассимиляции; укрепляют государственно-конфессиональные отношения и способствуют улучшению духовно-религиозного климата; положительно влияют на душевное состояние человека; содействуют дружескому диалогу культур разных народов и стран; имеют важное значение для развития такой сферы национальной и международной экономики, как туризм <10>.

  <10> См.: Вершков В.В. Уголовная ответственность за невозвращение на территорию Российской Федерации предметов художественного, исторического и археологического достояния народов Российской Федерации и зарубежных стран: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2005. С. 10 - 11.

  Обеспечить культурный суверенитет России необходимо путем принятия соответствующих мер, среди которых выделяются правовые меры. В числе этих мер, в свою очередь, следует особо выделить уголовно-правовые. Однако при правовой (в том числе и уголовно-правовой) защите культурного суверенитета возникают определенные сложности. Дело в том, что действующие нормы уголовного законодательства не содержат единообразного определения предмета преступлений, посягающих на культурные ценности.

  Как известно, если терминология предмета неизвестна, неизвестен и сам этот предмет. Попытаемся внести некоторую ясность в определение культурных ценностей.

  По мнению культурологов, культура имеет два характерологических аспекта: 1) дезаксиологический (внеценностный, объективистский), согласно которому в культуру входит все, созданное человеком: и средства созидания, и орудия уничтожения, и литературный язык, и уголовный жаргон. По образному выражению В.Е. Давидовича, "как факты культуры полагаются в одном ряду плуг и гильотина, величественная симфония и похабная частушка"; 2) аксиологический (ценностный), когда факты культуры соотносятся с принятой системой ценностей и ранжируются на положительные и отрицательные, светлые и темные. Ценность, ценимое, предпочитаемое, благосодержащее - все это указывает на нечто позитивное для человека и человеческой жизни <11>.

  <11> См.: Культурология. Краткий тематический словарь. Ростов н/Д: Феникс, 2001. С. 69.

  Схожее, на наш взгляд, понятие культурной ценности через призму аксиологического аспекта дает Б.И. Кононенко. Он включает в это понятие нравственные и эстетические идеалы, нормы и образы поведения, имеющие историко-культурную значимость здания, сооружения и предметы, и т.д. <12>. В этой связи В.В. Кулыгин замечает, что "в широком философском смысле это понятие охватывает как материальные объекты, так и продукты духовной деятельности". Далее В.В. Кулыгин говорит следующее: "Разумеется, такое понимание неприемлемо для юриспруденции, поэтому в праве и юридической науке культурными ценностями признаются лишь материальные ценности культуры. Это не значит, что духовные ценности не являются предметом правового регулирования. Они охраняются правом прежде всего как интеллектуальная собственность, в иных юридических формах..." <13>.

  <12> См.: Кононенко Б.И. Культурология в понятиях, терминах, именах. М.: Щит, 1999. С. 127.
  <13> См.: Кулыгин В.В. Уголовно-правовая охрана культурных ценностей: Монография. М.: ИГ "Юрист", 2006. С. 25.

  Принципиально мы согласны с В.В. Кулыгиным в том, что культурными ценностями в интересующем нас контексте на текущий момент являются лишь материальные предметы. Тем не менее не следует забывать, что уже в 90-х годах в российском музейном деле определился круг нематериальных объектов наследия, становящихся объектами музеефикации. Это духовная культура (музыка, танец, фольклор); производственные процессы (в промышленности, сельском хозяйстве, промыслы, ремесла и т.д.); традиционные действия, ритуалы, обычаи и т.д. <14>. Достаточно сказать, что некоторые специалисты считают (и обоснованно) одной из угроз национальной безопасности России в наступившем тысячелетии вероятность утраты русского литературного языка <15>.

  <14> См.: Музейное дело России / Под ред. М.Е. Каулен, И.М. Косовой, А.А. Сундиевой. М.: Изд-во "ВК", 2003. С. 418.
  <15> См.: Гуров А.И. Угрозы национальной безопасности Российской Федерации и их уголовно-правовое регулирование // Уголовное право в XXI веке: Материалы Международной научной конференции на юридическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова. 31 мая - 1 июня 2001 г. М.: ЛексЭст, 2002. С. 13 - 14.

  На рубеже XX и XXI веков ЮНЕСКО был впервые составлен список из 19 "неосязаемых" объектов, подлежащих охране как часть всемирного культурного наследия. В материалах по культурной политике, опубликованных ЮНЕСКО, говорится буквально следующее: "Наше определение культурного наследия требует серьезного пересмотра" <16>.

  <16> См.: Музейное дело России. С. 418.

  Следует отметить, что неуголовно-правовая база, используемая при защите этого наследия, противоречива. На сегодняшний день насчитывается около двухсот актов международного и национального характера, регулирующих отношения по поводу культурных ценностей. Нередко эти акты противоречат друг другу, а в некоторых случаях - уголовному законодательству. Например , бланкетное законодательство не признает самостоятельности преступления, предусмотренного ст. 190 УК РФ, и рассматривает его лишь как форму контрабанды <17>.

  <17> См. подробнее: ст. ст. 56 и 57 Закона РФ от 15 апреля 1993 г. "О вывозе и ввозе культурных ценностей".

  В ст. 190 УК РФ в качестве предмета преступления выступают предметы художественного, исторического и археологического достояния народов Российской Федерации и зарубежных стран; в ч. 2 ст. 188 УК РФ - культурные ценности; в ст. 164 УК РФ - предметы или документы, имеющие особую историческую, научную, художественную или культурную ценность. В ст. 243 УК РФ предусматриваются в качестве предмета памятники истории и культуры, природные комплексы или объекты, взятые под охрану государства, предметы и документы, имеющие историческую или культурную ценность, а также особо ценные объекты или памятники общероссийского значения. Как справедливо замечают по этому поводу С.А. Приданов и С.П. Щерба, "вместо единого и четкого понятия мы получаем обилие определений, вводящих в заблуждение" <18>. При этом все преступления содержатся в разных главах и разделах УК РФ (кроме ст. ст. 188 и 190), а значит, имеют, исходя из логики законодателя, разные видовые и родовые объекты.

  КонсультантПлюс: примечание.

  Вопросы, касающиеся преступлений, посягающих на культурные ценности, рассмотрены также в статье С.П. Щербы, С.А. Приданова "Преступления, посягающие на культурные ценности, и их квалификация по УК РФ" // Журнал российского права. 1998. N 9.

  <18> См.: Приданов С.А., Щерба С.П. Преступления, посягающие на культурные ценности России: квалификация и расследование. М.: Юрлитинформ, 2002. С. 29.

  Не стоит также забывать, что преступления в отношении культурных ценностей могут квалифицироваться и по другим статьям УК РФ, о чем наглядно свидетельствует официальная статистика. Как правило, это нормы, предусматривающие уголовную ответственность за хищения (кражи, грабежи, разбои, мошенничества). Однако не исключено, что деяниями, предметом которых являются культурные ценности, могут выступать присвоение или растрата, причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием, умышленное или неосторожное уничтожение или повреждение имущества <19>. Так, например, если изучить структуру хищений художественных, исторических и культурных ценностей за 2006 г., то можно убедиться, что собственно кражи в этой структуре составляют 86,5% <20>.

  <19> См., напр.: Преступные посягательства на культурные ценности в России. ГИАЦ МВД России. М., 2007. С. 8; Лукашук И.И., Наумов А.В. Международное уголовное право: Учебник. М.: Спарк, 1999. С. 179.
  <20> См.: Преступные посягательства на культурные ценности в России. 2007. С. 9.

  Кроме того, уголовно-правовая защита культурного суверенитета может осуществляться с помощью ст. 356 УК РФ "Применение запрещенных средств и методов войны" в части разграбления национального имущества. Данное деяние входит в группу военных преступлений, которые, в свою очередь, отнесены к преступлениям против мира и безопасности человечества. Специалисты в области международного уголовного права, опираясь на соответствующие конвенции, в частности на Гаагскую конвенцию "О защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта" от 14 мая 1954 г., под разграблением национального имущества на оккупированной территории понимают прежде всего разграбление культурных ценностей <21>.

  <21> См.: Наумов А.В. Российское уголовное право: Курс лекций. В 2-х т. Т. 2. Особенная часть. М.: Юрид. лит., 2004. С. 818; Кибальник А.Г., Соломоненко И.Г. Преступления против мира и безопасности человечества / Под научн. ред. А.В. Наумова. СПб.: Юридический центр Пресс, 2004. С. 229.

  Такой "разброс" норм, где в качестве предмета преступления выступают культурные ценности, по разным главам и разделам УК никак не способствует оптимизации уголовно-правовой охраны культурных ценностей. В связи с этим В.В. Кулыгин, в частности, пишет: "Можно еще понять логику авторов Уголовного кодекса по отношению к контрабанде культурных ценностей, где они включены в перечень предметов контрабанды наряду с наркотическими средствами... но в случаях хищения культурных ценностей, их невозвращения на территорию РФ и уж тем более уничтожения или повреждения памятников истории и культуры сам предмет посягательства и направленность умысла виновных лиц с очевидностью свидетельствуют о том, что подобные деяния причиняют ущерб именно культуре как таковой, однако соответствующей "ниши" в действующем Уголовном кодексе для данного объекта не предусмотрено" <22>. В связи с этим В.В. Кулыгин полагает, что преступления, посягающие на культурные ценности, следует объединить в отдельной гл. 25.1 "Преступления против исторического и культурного наследия" <23>, которая, как нетрудно заметить, будет содержаться в разделе IX УК РФ "Преступления против общественной безопасности и общественного порядка".

  <22> См.: Кулыгин В.В. Уголовно-правовая охрана культурных ценностей: Монография. М.: ИГ "Юрист", 2006. С. 33.
  <23> См.: Там же. С. 187 - 189.

  И.М. Мацкевич и О.А. Кутяева отмечают буквально следующее: "Исходя из... распределения составов преступлений, связанных с охраной культурных ценностей, возникают следующие вопросы. Прежде всего, статьи (ст. 164, ч. 2 ст. 188 (речь о контрабанде культурных ценностей), ст. 190, ст. 243 УК РФ. - Л.К.) оказались разбросаны по различным главам УК РФ, что привело к некоторому хаотическому восприятию родовых и видовых объектов... Между тем, очевидно, что рассматриваемая группа преступлений отграничивается от других преступлений прежде всего признаками предмета" <24>.

  <24> См.: Мацкевич И.М., Кутяева О.А. Уголовно-правовой и криминологический анализ основных составов преступлений, посягающих на предметы и документы, имеющие особую историческую, научную, художественную или культурную ценность // Прокурорская и следственная практика. 2003. N 3 - 4. С. 129 - 130.

  Мы считаем, что преступления против культурных ценностей будут объединены самостоятельным родовым объектом. Родовой объект, как известно, есть группа однородных благ (интересов) претерпевающей посягательства однородной группы преступлений, причем именно родовой объект положен в основу деления Особенной части УК РФ на разделы, а иногда и на главы <25>.

  <25> См.: Наумов А.В. Российское уголовное право: Курс лекций. В 3-х т. Т. 1. Общая часть. М.: Волтерс Клувер, 2007. С. 307.

  Происхождение словосочетания "родовой объект" предполагает обращение к понятию "род", поскольку без исследования этого понятия вряд ли можно дать определение родового объекта, в основе которого и лежит слово "род". Род - это общая философская характеристика для группы предметов с общими существенными свойствами, несущественные свойства которых отличаются друг от друга <26>.

  <26> См.: Философский энциклопедический словарь. М.: Инфра-М, 2004. С. 398.

  Исходя из выделенного выше определения, такие существенные свойства, общие для группы предметов, будут заключать преступления, посягающие на культурные ценности, в единый раздел, т.е. объединены такие деяния будут общим родовым объектом.

  Учитывая все вышеизложенное, мы можем сделать вывод о том, что именно культурные ценности как предметы преступных посягательств лежат в основе интереса (правоохраняемого блага), являющегося родовым объектом соответствующих преступлений.

  Кроме того, мы солидарны с В.В. Кулыгиным в том, что преступления, посягающие на культурные ценности, должны быть структурно обособлены. Однако мы полагаем, что содержаться нормы о таких преступлениях должны именно в самостоятельном разделе, а не в главе (аргументацию см. выше).

  В этой связи возникает вопрос: а есть ли насущная необходимость в существовании самостоятельного раздела в рамках УК РФ, охраняющего культурные ценности? По нашему мнению, ответ на этот вопрос может быть только утвердительным. Чтобы разъяснить нашу позицию, придется обратиться к проблеме о соотношении символического и рационального в уголовном праве.

  Так, например, А.Э. Жалинский заметил, что по природе своей уголовное право имеет символическое содержание, которое воспринимается людьми-адресатами в качестве символа, послания о намерениях государства, его политике, защищаемых ценностях и в то же время выступает как реальное явление, которое имеет свои рациональные основания и следствия <27>. Включение самостоятельного раздела о преступлениях, посягающих на культурные ценности, было бы поистине знаковым шагом на пути к укреплению культурного суверенитета и демонстрировало бы высокую степень заботы о культурном богатстве со стороны государства. Примечательно, что такое решение уже принял китайский законодатель. В УК Китая содержится отдельный параграф 4 "Преступления против управления культурными ценностями" (ст. ст. 324 - 329). В то же время Уголовный кодекс Испании содержит девять норм, предусматривающих ответственность за посягательства на культурные ценности, которые содержатся в разных частях УК этой страны. При этом УК Испании включает в себя самостоятельную главу II "О преступлениях, касающихся исторического наследия".

  <27> См.: Жалинский А.Э. Уголовное право между символическим и рациональным // Государство и право. 2004. N 3. С. 51.

  Культурному суверенитету, как уже отмечалось, может быть нанесен непоправимый урон во время вооруженных конфликтов и войн. Испокон веков была хорошо известна связь захваченных сокровищ с судьбой их покоренного владельца. Этим достигалось "уменьшение страны", "доведение ее до небытия" <28>. Комментируя потери культурных ценностей во время Великой Отечественной войны, М.М. Богуславский отмечает, что "организованное разграбление художественных ценностей было одним из проявлений человеконенавистнической политики германского фашизма, осуществлением национально-культурного геноцида" <29>. Результатом такой политики должно было стать полное уничтожение культуры оккупированных стран и порабощенных народов, прежде всего СССР. Довольно красноречиво в этой связи высказался А. Гитлер: "Памятники искусства на Восточном фронте не имеют значения и подлежат разрушению... У славян не может, а главное не должно быть культуры". Не случайно А.Н. Трайнин в качестве самостоятельной особой формы геноцида выделял геноцид национально-культурный, направленный на уничтожение национальной культуры преследуемых народов, ее достижений и богатств <30>.

  <28> См.: Багдасаров Р. Спор о культурном суверенитете // www.promonitor.ru. 18.11.2007.
  <29> См.: Богуславский М.М. Культурные ценности в международном обороте: правовые аспекты. С. 238.
  <30> См.: Трайнин А.Н. Избранные произведения. Защита мира и уголовный закон / Под общ. ред. Р.А. Руденко. М.: Изд-во "Наука", 1969. С. 408.

  В годы Второй мировой войны немецко-фашистские оккупанты с особым ожесточением пытались уничтожить древние русские города, сохранившие памятники древнерусского искусства. На Нюрнбергском процессе обвинитель от СССР М.Ю. Рагинский говорил о варварских разгромах городов Новгорода, Пскова и Смоленска <31>.

  <31> См.: Нюрнбергский процесс. Т. III. Военные преступления и преступления против человечности. М., 1958. С. 546 - 549.

  Точная цифра утраченных во время Второй мировой войны культурных ценностей еще не определена. Начавшая действовать еще в 1943 г. Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, в которой работали такие авторитетные специалисты, как И. Грабарь, В. Лазарев и Б. Виппер, установила ущерб, нанесенный 64 особо ценным из 427 пострадавших советских музеев, а также 4000 библиотек и архивам 19 областей. Работы по розыску осложняются тем, что в большинстве своем гитлеровцы уничтожали описи и инвентарные книги. Так, например, директор Новгородского объединенного музея-заповедника Н. Гринев отметил, что по уничтоженным или вывезенным 3000 иконам, 200 картинам и обширной коллекции фарфора, сфрагистики (княжеские печати) и 30000 книг нет никакой документации <32>.

  <32> См.: Клин Г. Потери в цифрах. Роскультура представила интернет-каталог "Культурные ценности - жертвы войны" // Российская газета. 2008. 5 февраля.

  Как следует из всего вышеизложенного, угроз культурному суверенитету страны существует немало, а его важность поистине колоссальна. Он является, без сомнения, "становым хребтом" российской государственности, и от его сохранности во многом зависит благополучие России в новом тысячелетии.

  Проблема уголовно-правовой охраны отечественного культурного суверенитета достаточно актуальна и нова для того, чтобы стать объектом пристального внимания как со стороны ученых-юристов, так и практиков. Автор надеется, что настоящая статья послужит поводом для соответствующих дискуссий среди специалистов не только в области уголовного, но и иных отраслей права.

  О культурном суверенитете России сегодня, в условиях непрекращающихся санкций и ультиматумов, нужно говорить громко, внятно и ответственно. Почему? Об этом пойдет речь далее. Но вначале - о сути самого термина.

  Понятие «культурный суверенитет Российской Федерации» впервые было закреплено в Стратегии национальной безопасности РФ (2015) как фактор, способствующий «укреплению национальной безопасности в области культуры». Указан и механизм его обеспечения: «принятие мер по защите российского общества от внешней идейно-ценностной экспансии и деструктивного информационно-психологического воздействия».

  Следует подчеркнуть, что культурный суверенитет - это не только составная часть, но и необходимое условие обеспечения государственного суверенитета.

  Триада «суверенитет - идентичность - безопасность» - краеугольный камень любой государственности, неприкосновенная «пограничная полоса», защищающая национальные государства от трансграничной экспансии со стороны глобальных центров управления во главе с «мировым гегемоном» в лице США. Можно с уверенностью предположить, что в условиях кризиса современного миропорядка, чреватого реальным «столкновением цивилизаций» по сценарию С. Хантингтона, роль культурного фактора в обеспечении государственного суверенитета и национальной безопасности будет неуклонно возрастать, так как именно культуре принадлежит роль хранительницы цивилизационного кода нации, ее ценностного базиса.

  Наиболее глубинным основанием культурного суверенитета нации является историческая память . На их органичную взаимосвязь указывал еще Н. А. Бердяев: «Благородство всякой истинной культуры определяется тем, что культура есть культ предков, почитание могил и памятников, связь сынов с отцами. Культура всегда гордится <…> неразрывной связью с великим прошлым. Культура, подобно Церкви, более всего дорожит своей преемственностью».

  Благодаря решениям президента В. В. Путина и инициативам министра культуры В. Р. Мединского удалось преодолеть узковедомственный, утилитарный, отраслевой подход к культуре и перейти к новой, национально ответственной и ценностно ориентированной модели государственной культурной политики . Впервые за весь постсоветский период была сформулирована ее высокая историческая миссия, в соответствии с которой «государственная культурная политика признается неотъемлемой частью стратегии национальной безопасности», «гарантом территориальной целостности страны», а сама культура «возводится в ранг национальных приоритетов».

  На значимость культурного суверенитета со всей отчетливостью указал, выступая на одном из расширенных заседаний Совета по культуре и искусству, Президент РФ В. В. Путин: «Мы все понимаем ту огромную роль, которую играет культура в развитии России, в укреплении ее авторитета, влияния в мире, да и в сохранении целостности нашего государства и национального суверенитета. Потому что если нет культуры, то непонятно вообще, что такое суверенитет , и непонятно тогда, за что бороться». По существу, здесь в заостренной форме утверждается основополагающая роль культуры в обеспечении национального суверенитета.

  Эту мысль президент вновь подчеркнул в своем недавнем Послании Федеральному собранию от 20 февраля 2019 г., суть которой в том, что «без суверенитета нет России».

  По мере того как западная массовая культура, сращиваясь с крупным бизнесом, вырождается в индустрию развлечений и «экономику удовольствий», а просветительская модель культурного развития окончательно вытесняется потребительски-досуговой моделью , у духовно и нравственно здоровых сил человечества возникает настоятельная потребность в иной культурной стратегии. Такой стратегии, которая не сопровождалась бы губительным нравственным регрессом, циничным торжеством низменных животных инстинктов, полным разрушением «Божественного замысла о мире», как мыслили наши великие предшественники миссию Человека на Земле.

  Поэтому вполне закономерно, что культура все чаще становится сферой информационно-психологического противоборства, «вторжения без оружия», как говорили еще в советские годы. Не случайно западные лидеры неоднократно признавали, что холодную войну с Россией выиграла западная рок-культура.

  Сегодня организаторы информационно-психологических войн нового поколения - ментальных войн, «войн памяти» - инициируют не только фальсификацию истории , но и фальсификацию культурных ценностей . В условиях распространения низкопробных «суррогатов» массовой культуры, скроенных по лекалам западных стандартов потребления, подобный «фальсификат становится не только подделкой подлинной ценности, он вытесняет последнюю и становится даже более востребованным…».

  Общепризнанно, что глобальным производителем культурных фальсификатов являются США. Результатом многолетней американской политики «культурного империализма» является то, что отечественные и зарубежные ученые называют всеобщей «калифорнизацией» и «макдональдизацией» мира, культурой «тотального усреднения» личности.

  Важно также подчеркнуть, что культурный суверенитет нации обеспечивается не только степенью ее защищенности от внешней идейно-ценностной экспансии, но и духовной крепостью внутреннего культурного пространства. И здесь, к сожалению, есть свои уязвимые «бреши» - то, что писатель Юрий Поляков метко окрестил когда-то «отчизнофобией за казенный счет».

  К сожалению, сегодняшний теле- и радиоэфир (в том числе и центральные каналы) заполнен бессмысленными и навязчивыми «хитами», ставшими прибыльным бизнесом для ограниченного круга «творцов», их хищноватых продюсеров и проворных промоутеров. Коммерческий фактор активно препятствует формированию нового общенационального музыкально-песенного репертуара патриотической, военно-исторической тематики.

  Как говорил когда-то, еще в дореволюционный период своего творчества В. Маяковский, «улица корчится безъязыкая - ей нечем кричать и разговаривать». Сегодня у этой многомиллионной народной «улицы» нет и настоящего песенного «языка». Ведь невозможно себе представить наших соотечественников, собравшихся за дружеским столом, в походе у костра или в туристическом автобусе, исполняющими вместо задушевной песни абсолютно чуждый национальной мелодике «коллективный рэп».

  Еще один культурный «фальсификат» постмодернистской выделки - бесконечные «ремейки» классических кинофильмов и литературных экранизаций, псевдоповторы выдающихся произведений советского искусства и образов исполнителей прошлых лет, превращающиеся в уродливые подделки, кощунственные, нередко оскорбительные пародии, разрушающие фонд общенациональной культурной памяти.

  Неспособность создать нечто новое и оригинальное, равнозначное по силе духовно-эстетического воздействия прежним образцам, подменяется массовым засильем фальсификатов. При этом малоталантливая, но агрессивная поп-культура, вытесняя подлинную культуру, ослабляет духовно-творческий потенциал нации, ее нравственный иммунитет, а следовательно, и суверенитет.

  Сегодня государство в лице Министерства культуры РФ оставляет за собой право не оказывать финансовой поддержки «творческим» проектам, порочащим собственное государство в угоду «западным партнерам». Это следует признать серьезным завоеванием в пользу суверенной культурной политики государства. Ведь чтобы понять масштаб духовной болезни некоторых «творцов», достаточно перечислить «говорящие» названия ряда признанных Западом «киношедевров», претендующих на якобы глубокие, «метафорические» обобщения: «Теснота» и «Кислота».

  Именно такой видится Родина нашим «отчизнофобам» - духовным братьям многочисленных русофобов зарубежного покроя. Некоторые из них действительно талантливы, но, к сожалению, желание во что бы то ни стало понравиться «цивилизованному Западу», засветиться на престижных международных конкурсах - намного сильнее. Тем более, что у некоторых из них там есть «запасная Родина» - так, на всякий случай…

  «С кем вы, мастера культуры?» - вопрошал когда-то прямодушный и мудрый Горький. «Зачем вы, мастера культуры? Почем вы, мастера культуры?» - как всегда прицельно и едко, развивая горьковский посыл, бьет по мишеням Юрий Поляков.

  На этом фоне недавнее публичное заявление Дмитрия Быкова, претендующего, как и проворовавшийся, к несчастью, «гениальный» режиссер К. Богомолов, на роль нового «властителя дум», шокировало всякого честного человека в России не только своим цинизмом. Стремление нравственно реабилитировать законченного предателя генерала Власова и внести его в реестр «замечательных людей» - это еще и провокационный вызов нашей исторической памяти. Это, кроме всего прочего, и заведомый репутационный удар по моральному престижу издательства «Молодая гвардия» и авторитету действующей еще со времен М. Горького серии «ЖЗЛ». Но следует со всей ответственностью заявить: никакой коммерческий успех предполагаемого «сенсационного» издания не может быть нравственно и общественно оправдан. Общеизвестно, что в русском языке слово «замечательный» носит сугубо позитивный смысл. Поэтому публикацию в серии «Жизнь замечательных людей» опуса о ненавидимом народом предателе иначе как «ментальной диверсией» в духе «войн памяти», только уже развязанной не извне, а изнутри страны, не назовешь. Впрочем, изощренному стилисту Д. Быкову, обласканному, вопреки мнению огромной читательской аудитории, очередной престижной литературной премией, это, по всей видимости, только на руку. Ведь быть одним из лидеров «пятой колонны» в российской культуре в глазах Запада - весьма престижно и даже почетно. По всей видимости, страстно ожидаемые дивиденды не заставят себя долго ждать…

  Президент России В. В. Путин неоднократно отмечал, что сфера культуры находится на переднем крае идеологического, информационно-психологического противоборства и глобальной конкурентной борьбы. Так, в ходе одной из встреч с представителями общественности по вопросам патриотического воспитания молодежи он подчеркивал: «Как показывает наш собственный исторический опыт, культурное самосознание, духовные, нравственные ценности, ценностные коды - это сфера жесткой конкуренции, порой объект открытого информационного противоборства, хорошо срежиссированной пропагандистской атаки <…> Это как минимум одна из форм конкурентной борьбы».

  Подмена ценностей и смыслов - главное информационно-психологическое оружие, направленное против российской культуры в глобальной информационной войне против России. Российское военно-историческое общество осознает эту опасность в полной мере и ведет с ней решительную борьбу. Единая стратегия Министерства культуры РФ и РВИО как авторитетной общественно-государственной организации даёт свои позитивные результаты. На системной основе проходят научные конференции и круглые столы, посвящённые противодействию искажению истории Великой Отечественной войны. Значительное внимание уделяется мемориализации мест, связанных с именами выдающихся полководцев и героических защитников Родины, объектам историко-культурного наследия. Одним из приоритетов в деятельности региональных и муниципальных отделений Российского военно-исторического общества было и остаётся патриотическое воспитание детей и молодёжи.

  Важнейшей функцией культуры является защита цивилизационного, ментального кода нации. В условиях мирового гуманитарного кризиса культура становится оружием духовной обороны . В этих условиях фальсификация истории Отечества, традиционных культурных ценностей и смыслов должна рассматриваться как серьезная и непосредственная угроза национальной безопасности. Этой отнюдь не мифической угрозе должен быть поставлен надежный общественный заслон.

  Указ Президента РФ от 31 декабря 2015 года №685 «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации». С. 39.

  Бердяев Н.А. Философия неравенства. М., 2012. С. 271.

  Стратегия государственной культурной политики на период до 2030 года. Утверждена распоряжением Правительства РФ от 29 февраля 2016 г. № 326.

  Основы государственной культурной политики. Утверждены Указом Президента РФ от 24 декабря 2014 г. №808. Стратегия государственной культурной политики на период до 2030 года. Утверждена распоряжением Правительства РФ от 29 февраля 2016 г. № 326. С.5.

  Выступление В.В. Путина на расширенном заседании президиума Совета по культуре и искусству. 3 февраля 2014 года, г. Псков.

  Сараф М.Я. Безопасность национально-культурного пространства - необходимое условие устойчивого развития // Информационные войны. 2010. № 3 (15). С.96.

  Филимонов Г. Культурно-информационные механизмы внешней политики США. М., 2012. С. 76.

  Встреча с представителями общественности по вопросам патриотического воспитания молодежи 12 сентября 2012 года, г. Краснодар.

  О. Е. Воронова, член Общественной палаты Российской Федерации, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики Рязанского государственного университета имени С. А. Есенина, член Российского военно-исторического общества

  Обложка: https://www.livejournal.com/

  Просмотры: 1044

  1 Комментарий

  Царенко Сергей Александрович / кандидат архитектуры (теория, история)

  Подчёркивая, что триада «суверенитет – идентичность – безопасность» – это краеугольный камень государственности, а глубинным основанием культурного суверенитета нации является историческая память, русским и всем россиянам необходимо помнить, прежде всего, о династическом происхождении нашей традиционной государственности. Память об этом не означает непременного возврата к ситуации до марта 1917 г. – в ту реку, как говорится, не войти, да и последующие события как раз и показали трагические слабости русского монаршего дома, хотя и преданного, – однако речь о понимании династической сердцевины любой этнополитической и духовной самобытности. Историческая память о русской династической идентичности – это понимание того простого и неоспоримого факта, которому посвящена древнейшая отечественная летопись «Повесть Временных Лет»: многослойный и притом совершенно целостный текст в знаменитой «легенде о призвании» и тесно связанных с ней сообщениях свидетельствует, что династическая русь была (пра)славянской (династически старшей по отношению к собственно славянским династиям) этнокультурной группировкой материкового значения из двух «кельтических» миграционных линий – с Южной Прибалтики (северная, окняжившая земли с центром в Новгороде Великом) и с Дуная через Карпаты (южная, окняжившая земли с центром в Киеве; там-то «северный» рус Ольг, а не вымышленный нынешними литераторами «Хельги», обрёл «мать городов», – это была славянская «Кибела», аутентично КЫЯВА, или КЫЙ-ВѢЛА, т.е. «Божественная Русалка», местное почитаемое «воплощение» – ручей, известный теперь как Кыянка под Старокиевской горой; видимо, западной сакральной соперницей стала польская ВѢ-РША-ВА). Северная русь носила сословно-этническое прозвание «вáряги» (с первоначальным ударением на первом слоге), т. е. «защитники» (сакральный омоним – «стражи Великой Воды», или «воины Небесного Потока»; собственно «фамилия» Рюриковичи, что характерно, буквально – «соколята»). Как писал Адам Бременский (XI век), торговый путь «Из Варяг в Греки» начинался в Старграде; контролировался этот путь, в том числе, вáрягами с острова Руга или Руян (ныне Рюген). Об обеих частях древних руссов – совместных обладателях водных торговых путей в бассейнах Волги и Днепра, конечно, соперничающих родственниках – средневековые арабы красноречиво свидетельствовали как о двух «видах» руси (а также о трёх «группах» расселения руссов). В их среде были модными кельтские и германские имена, вооружение, а также восточные святыни и орнаменты – дань исторической памяти об их собственных древнейших предках (из кельтов, славян, алан, древних тавров и не только). В родовом пантеоне Владимира Крестителя скандинавских «кумиров» не было. Никакие скандинавы не имели ко всему этому отношения вплоть до начала ХІ в. (несмотря на признаки архаичной, древнейшей материковой лексики лоцманского назначения в названиях Днепровских порогов, зачастую искусственно трактуемых как якобы только германских, и конечно, несмотря на археологические артефакты, трактуемые как «скандинавские»). Лишь затем, со времени Ярослава Мудрого и шведской принцессы Ингигерд – княгини Ирины, прозвание варягов распространилось и на воинов шведского и иного происхождения, о чём, собственно, и писал автор (или составитель) Повести Временных Лет: «ѿ [от времени, т.е. не только и не столько от имени] Вáрѧгъ прозвашасѧ Рýсью, а пѣрвѣє бѣша [раньше назывались, подчёркивает летописец!] Словѣне. аще и Полѧне звахусѧ . но̑ Словѣньскаӕ рѣчь бѣ [язык у всех упомянутых – славянский]. По̑лѧми же прозвашасѧ . занеже в Полѣ [Поле – конкретный лесостепной регион!] сѣдѧху. ӕзыкъ Словѣньскыи бѣ имъ єдинъ [упомянутые – из одного славянского народа]», – цитируем с орфографией в редакции Ипатьевской летописи. А перед этим, после легенды о проповеди апостола Павла в Иллирии, записано важнейшее летописное свидетельство: «Словѣнескъ ӕзыкъ и Рускыи ѡдинъ», – славяне и русские – один народ… А теперь на Руси вот уже веками «доказывают», что древние русы якобы германцы, да ещё внематериковые – скандинавы, какая-то небывалая «шведская русь». А «доказывают» германоязычные академики с XVIII века, переворачивая содержание сообщения из Бертинских анналов и т.п. (где упомянутые представители народа Rhos, в понимании западного императора, как раз и противопоставлены «свеонам», – кстати, скорее именно «прибалтам», оказавшимся среди представителей Руси и вызвавших тем самым подозрение), и нынешние «знатоки», не служившие в армии, с аргументами типа «порядка у нас нет», с неправильным переводом нашего первоисточника. А в летописи-то шла речь о княжеском наряде – хозяйственном поручении, закрепившемся как термин именно в русских армейских уставах: сказано – летописцем от имени объединения северных племён – наряда у нас нет, для наряда нужен руководитель (в те времена – династ). Таким образом, материковое династическое достоинство славянской Руси – объективный факт, а священное историческое имя РОУСЬ, или РША, т.е. «Солнечная Живая Вода» – это МИРОВОЕ ДУХОВНОЕ НАЧАЛО под однокоренными сакральными именами РУСЬ и РОССИЯ. Они обладают неоспоримым этнополитическим первородством континентального и глобального уровня. Креститель Руси, привыкший объединять и развивать (а не «разделять и властвовать»), прекрасно понимал, на какие вселенские приоритеты претендует его народ. Сегодня – народ российский многонациональный, объединяющий многих, и только потомков русичей четыре культуры (белорусскую, карпато-русинскую, русскую, украинскую). И если, как сказано в статье, «фальсификация истории Отечества, традиционных культурных ценностей и смыслов должна рассматриваться как серьезная и непосредственная угроза национальной безопасности», то безоговорочно категоричные публикации с навязчивым упоминанием якобы «скандинава» Рюрика, как в энциклопедии «Древняя Русь в средневековом мире» (Институт всеобщей истории РАН, 2014), должны как минимум независимо рецензироваться научным сообществом и уж точно не оставаться вне критики.